Страница: 7/9
Но Фрэнклин уходит бриться, и Джинни остается в обществе совершенно другого человека – его друга. В нем есть что-то от Фрэнклина, наверное, сумбурный стиль его речи, свойственный почти все молодым людям, но девочкам незнакомый, но в остальном он очень сильно от него отличается. Он ближе Джинни, поэтому он так мало ее интересует. Он сразу оценивает ее верблюжье пальто, на существование которого Фрэнклин не обратил ни малейшего внимания, и находит приятной для разговора темой место его приобретения. Собственно, вся беседа проходит в хвастовстве: Селинджер даже особо выделяет слова «качественную», «шарм», которые, сладкой патокой исходя из уст молодого человека, просто не могут не очаровать девушку. Друг брата делает то, чего Джинни привычно ожидает от всех молодых людей, если они, конечно, не «лопухи»: он непринужденно и вполне привычно начинает за ней ухаживать. Еще одна черта характера Джинни раскрывается как раз в ее предпочтении: брат Селины с его необычной внешностью, странными словами, непонятный, незнакомый и непредсказуемый привлекает ее гораздо больше, чем аккуратный, выбритый, с правильными чертами лица и опрятно одетый, умеющий поддержать разговор на уровне, галантный и не чертыхающийся, понятный и обычный его друг. Эта черта – любопытство, жажда перемен и вообще всего нового. Но, даже награжденная такой чертой, Джинни не становится любимее автором: сэндвич с курицей, который ей по доброте душевной вручил Фрэнклин и который она, не найдя урны, положила в карман пальто, Джинни не находит сил выбросить. Точно так же, как не могла выбросить мертвого цыпленка из своей мусорной корзинки. Так порой не поднимается рука выбросить хлам, совершенно ненужный и только собирающий пыль. Она словно оставила этот сэндвич на память – такое уж у нее извращенное представление о памяти.
О войне здесь говорит Фрэнклин – как о чем-то совершенно ненужном, глупом и бессмысленном. «В следующий раз будем воевать с эскимосами» - говорит он Джинни, но она, конечно, его не поняла. Джинни своей фразой о том, что Фрэнклина все равно не возьмут на войну, смущает и огорчает его, как будто его неспособность воевать – какой-то большой недостаток. Из этого становится ясно, что Селинджер, каким бы странным и необычным не считал он Фрэнклина, к нему (единственному, похоже, во всем рассказе) испытывает симпатию. Он – нормальный человек в этом сытом мире роскоши, самолюбия и эгоизма. Джинни же не может вызвать авторской симпатии даже своим отказом от денег и уж тем более этим фальшивым и глупым – как раз в ее стиле – оставлением «на память» сэндвича из рук Фрэнклина.
В двух рассказах – «Голубой период де Домье-Смита» и «И эти губы, и глаза зеленые…» нет и следа войны. В них – вечная Селинджеровская «тоска по неподдельности»*, которая в «Голубом периоде де Домье-Смита» отличается своей отчаянной неудовлетворенностью. Главный герой рассказа, псевдоним которого – де Домье-Смит – становится единственным способом его как-то называть, потому что имени автор ему не дал, хороший художник, видевший только в творчестве свою жизнь, совсем ребенок характером и своими поступками, живой, яркий, подвижный, деятельный и неугомонный, он жаждет буквально всего. Он чем-то напоминает Холдена Колфилда из «Над пропастью во ржи», - может быть, своим неугасающим желанием все испытать, впечатлительностью и поиском новых впечатлений. Но этот поиск все время натыкается на преграду, практически непреодолимую, из окружающих его взрослых, совершенно противоположных ему во всем людей. Жизнь жестока к нему вдвойне: сначала, счастливый своим практически первым жизненным достижением – поступлением на работу, он наталкивается на прагматичных, совершенно не похожих на людей искусства, художников – мосье Йошото и его жену. Затем, уже привыкнув к царящей вокруг него эмоциональной тишине, он вдруг находит в ней оазис света – письмо сестры Ирмы, и, что самое главное, ее рисунки. Он, казалось бы, в восторге от ее манеры рисовать: она ничем не похожа на взрослых, жизнь в монастыре кажется ему консервацией детской непосредственности и безыскусственности, а сама сестра Ирма – воплощенной мечтой. Новые чувства окрыляют его, он кажется влюбленным в сестру Ирму, но эта его придуманная влюбленность вызвана, скорее, не самой сестрой Ирмой, или ее рисунками, сколько жаждой испытывать восхищение, окрыление, восторгаться чем-то. Его чувства безответны: это подтверждает ответное письмо от настоятеля монастыря. Они так и останутся «голубым периодом», к которому каждый раз он будет возвращаться в воспоминаниях как к лучшему, что с ним приключилось в жизни.
Этот эксцентричный, чувственный молодой человек, конечно, симпатичен автору, но, вместе с тем, все, что исходит из уст героя, весьма иронично окрашено, даже в названии рассказа сквозит насмешка. Речь героя, словно показывая его ум и образованность, автор наполнил звучностью, красивыми оборотами и необычайной выразительностью. Причем, так как повествование ведется от первого лица, получается, что герой сам находит себя, свои действия, да и всю свою жизнь явлением довольно забавным. Нет вещи, которая бы его огорчала, кроме разве только безответности собственных чувств и обилия в окружающих людях черт, противоположных всему, чем восхищает и притягивает его сестра Ирма. Неуклюжая, надуманная сентиментальность Бемби – одной его ученицы и ее поражающее сходство с остальными его учениками ввергает героя в полнейший ужас и недоумение. Сестра Ирма для него – недостижимый для других, да и для него самого, идеал честности, неподдельности и детской чистоты.
Реферат опубликован: 7/08/2008