Страница: 9/12
Далее Михайловский выделяет две формы: автоматическое подражание и автоматическое повиновение, разница между которыми сводится к различию в степени подавленности сознания. Повинующийся автомат способен воспринимать приказание, которое до сознания автомата подражающего не доходит. Так как разница здесь только в степени, то одна форма может переходить в другую, при благоприятных для этого условиях.
В девятой части своей работы Михайловский решает показать богатство средних веков на нравственные эпидемии, и в количественном, и в качественном отношениях.
“В средние века ни одна странность, как бы она ни была нелепа, ни один почин, как бы он ни был фантастичен, не оставались без более или менее значительного числа подражателей, так что история вынуждена была занести соответственные события на свои страницы. Авантюрист, чудак, больной, выскочка тотчас становился героем. Около него тотчас же группировалась толпа и, глядя на него, плясала или молилась, убивала людей или самобичевалась, предавалась посту и всяческому воздержанию или, напротив, крайней разнузданности страстей.”[10]
“Близко к истине стоит Мишле в главе «Отчего средние века пришли в отчаяние» в известной книге: «В течение целых десяти столетий тоска, неизвестная прежним временам, держала средние века в состоянии не то бодрствования, не то сна, и над людьми господствовала конвульсия скуки, называемая зевотой. Пусть неустанный колокол звонит в привычные часы — люди зевают; пусть тянется старое латинское пение в нос — люди зевают. Все предвидено, надеяться не на что, дела будут идти все так же. Несомненная скука завтрашнего дня заставляет зевать уже сегодня, и перспектива будущих дней, годов скуки ложится тяжелым
Сами гордые бароны, гнездившиеся в замках с высокими стенами и глубокими рвами, выезжавшие оттуда только для грабежа и турниров и опять прятавшиеся за свои стены, были обречены на ту же истому однообразия, а их жены и подавно. Вообще, всякая личная жизнь, отлившись в однообразные, узкие формы, замерла.
Но Мишле находит еще другую причину, «отчего средние века пришли в отчаяние»: необеспеченность личности. Несмотря на неподвижность форм, в которые отлилась средневековая личная жизнь, всякий свободный человек мог оказаться вассалом, вассал — слугой, слуга — рабом, сервом. Фактически это, конечно, верно, но едва ли справедливо переносить теперешнюю европейскую жажду личной свободы на средневековые нравы. Без сомнения, и тогда были люди, считавшие личную свободу благом и гнушавшиеся всякого рода зависимостью. Но отнюдь не таково было общее правило. Вообще говоря, средневековой человек не тяготился зависимостью”
«Установление феодального порядка не встретило сопротивления со стороны массы народа .Почему же не восставали низшие классы против этой сполиации, когда на их стороне было численное превосходство, когда дело происходило в бурную, военную эпоху, в которую люди, имея вечно дело с мечом, могли не дорожить своей жизнью? Но в том-то и дело, что тогдашние люди представляли более примеров бессилия, нежели храбрости . Сознание собственного достоинства было развито в самой незначительной степени, и слабый беспрестанно унижался, раболепствовал перед сильным, говорил тоном раба: "Это были, как выразился один писатель, рабские души, развитые неблагоприятной судьбой"»
Однако «низшие классы» не раз восставали в средние века, как грозная буря, когда предел упругости человеческой души бывал, наконец, превзойден, когда гнет и насилие поднимались свыше всякой меры терпения. И с течением времени вся вавилонская башня средневековой иерархии была подкопана и, наконец, рухнула со страшным громом. Что же касается форм и результатов борьбы, то и они носили на себе неизгладимую печать средневековья в его наиболее типических чертах — повиновения и подражания. Мы можем, кажется, теперь с уверенностью сказать, что так и должно было быть ввиду однообразия скудости и постоянства впечатлений средневекового человека.
Но вот поднимается настоящее народное восстание, грозящее, кажется, перевернуть вверх дном все общество. Вот, например, восстают во Франции XIV века десятки тысяч крестьян. Измученные, голодные, избитые, мужья, отцы и братья опозоренных жен, дочерей, сестер, они додумались, наконец, что они такие же люди, как и бароны: Они грабили и разоряли замки феодалов, избивали их самих, их семьи. Разгром был страшный. Но, как рассказывает летописец (Фруассар), «когда их спрашивали, зачем они так поступают, они отвечали, что не знают, а делают так, как другие и думают, что надо таким образом истребить всех дворян на свете». Этот пример чрезвычайно типичен, для средневековых массовых движений, когда характерно было отсутствие выдержки, плана, цели, направления и то преобладание повиновения и подражания, которые так ясно выразились в жакерии XIV столетия.
Реферат опубликован: 25/12/2007