Страница: 14/17
самый знаменитый Томас Де Куинси, который написал шедевр романтической прозы,
"Исповедь англичанина - любителя опиума". К сожалению, это шедевр, который все
признают, но никто не читает. Беспорядочные наркотические мысли, полутрезвые
размышления, смесь автобиографии и комментариев должны были остаться
профессиональной тайной больного и психиатра. Томас Де Куинси - один из тех
писателей, которого интереснее толковать, чем читать.
Издательство Йейльского университета недавно опубликовало книгу профессора
английской литературы Джона Баррела "Инфекция Томаса Де Куинси - психопатология
империализма". Джон Баррел уже не старается убедить современного читателя, что
можно с наслаждением читать "Исповедь" Де Куинси. Он ищет истоки наркомании Де
Куинси и связывает его болезненные сны с патологией английского империализма.
Англичане тешатся мыслью, что их, здоровых европейцев, растлевали опиумом злые
китайцы - ну, бред того же сорта, что и байки про еврейских шинкарей, спаивающих
украинцев. В реальности наоборот. В здравомыслящей китайской империи
пользоваться опиумом было строжайше запрещено. В тридцатых годах прошлого века с
помощью флота англичане заставляли китайские города принять и Библию и опиум.
Издержки миссионеров оплачивала продажа опиума, который культивировался в
индийских областях Британской империи.
Но Де Куинси думал иначе. В детстве у Де Куинси была глубокая травма: у него
умерла сестра, он остался наедине с ее бездыханным телом и пальцем тронул там,
где не надо. Всю жизнь он старался опиумом глушить свою вину, в его сновидения
врывались образы чудовищных китайцев, которые угрожали ему в Англии неописуемыми
мерзостями. Де Куинси помогал создавать идеологию империализма, утверждая, что
обитатели восточных стран выродились и стали недостойными жизни. Конечно,
империалисты даже и без опиума могли додуматься до такой идеи. К примеру,
русский конкистадор Николай Пржевальский, предпочитавший опиуму и алкоголю
казаков, в одной главе, которую советское издательство изъяло из его книги,
рекомендует физически уничтожить всех монголов и тибетцев и населить их земли
казаками. Но Де Куинси своим наркологическим бредом представляет век империй в
новом свете, как век психически нездоровый. Не следует ли из этого, что
пользоваться опиумом можно разрешить одним лишь стихотворцам и композиторам?
Тот, кто в первый раз приезжает в гости к английскому или еще лучше к
ирландскому лорду в те помещичьи дома, которые еще не совсем развалились,
поймет, почему готическая повесть до сих пор здравствует в нашей литературе.
Гость богатого лорда с трудом жует странные, скудные, полухолодные блюда при
тусклом освещении и в почти безмолвной компании; дети хозяев упрятаны от гостя в
каком-то отдаленном флигеле; в средневековой ванной он напрасно ждет горячей
воды и всю ночь страдает от бессонницы: дует из окон, на крыше ухают сычи и
филины, и крысы снуют по чердаку, опрокидывая заброшенную мебель. Утром гость
стряхивает с одежды чердачную пыль, глотает прогорклый кофе и чувствует себя
так, как если бы он вечер и ночь провел у проголодавшихся вампиров.
Конечно, приехавшему в субботу гостю в воскресенье перед отъездом не миновать
утренней службы в местной церкви. Литургия и проповедь дадут ему понять, что
англо- ирландская знать до сих пор трепещет от ужаса перед святой инквизицией и
всей суеверной тиранией римской католической церкви.
Как же после всего этого не появиться богатой готической литературе? Сегодня
традиция еще живее, чем когда-либо. Средневековое варварство пугало классический
ум восемнадцатого века, и писатели-романтики начали наслаждаться своим испугом,
превращая его в истинный восторг, и зашли так далеко, что все мы оказались во
власти призрачного, подсознательного и смертельно опасного мира мстительных
фантомов, сатанинских румынских князей и ненасытных русалок. Конечно, в этот
одержимый жанр внесло свой вклад также исследование фольклора, но и в железный,
и в атомный века наша литература одинаково нуждается в нематериальных ужасах, не
подлежащих анализу.
Возьмите, например, Томаса Харди, может быть, самого великого из английских
романистов после Диккенса. В его романах сплетаются жестокие легенды западной
Англии с пессимизмом Шопенгауэра и с грустной восприимчивостью английского
романтика. Когда он сгущает трагическую любовную фабулу своих романов в
готическую повесть, получаются одновременно и пародия на собственное творчество,
и его квинтэссенция. В повести "Барбара из рода Гриб" найдешь всего Харди в
Реферат опубликован: 20/07/2006